Classics Press publishes nonfiction and literature in modern, accessible editions at reasonable prices.

The Collection - Seven Classics

The is a new edition of seven classic works of political and military science . Each of the included classical works are available individually as well as together in the collection.

All of these classics are already available in English editions, but nearly always a format that is difficult to read and understand. Most of these are in English translations that are very old, or miss out on the fundamental insights. Many include a lot of excess commentary which is mostly unnecessary and unhelpful.

Our editing process reduces the repetition and unnecessary commentary and cruft, and clarify what is essential and insightful in the works using modern English prose. This process is an abridgement:

[C]ondensing or reduction of a book or other creative work into a shorter form while maintaining the unity of the source.

The goal of this project is to produce a collection of works with clear and modern English that showcases the timeless insights which these classics have within them. We also want to provide several different formats for these works, including:

• Ebook
• Paperback
• Audiobook

The Collection - Individual Titles

Volume	Title	Status
Vol. 1	The Art of War by Sun Tzu	published
Vol. 2	The Analects by Confucius	published
Vol. 3	The Arthashastra by Chanakya (Kautilya)	published
Vol. 4	The Meditations by Marcus Aurelius	published
Vol. 5	The Prince by Niccolo Machiavelli	April 2019
Vol. 6	The Book of Five Rings by Miyamoto Musashi	April 2019
Vol. 7	The Hagakure by Yamamoto Tsunetomo	April 2019

This is an international collection, with two books from China, one from India, two from Europe, and two from Japan. The books also span over 2,000 years of history. Some of these books are focused on war and military science (Art of War, Book of Five Rings, Hagakure), others are more self-reflective and develop an ethical philosophy (Analects, Meditations), and others still are focused more on politics and ruling (Arthashastra, The Prince).

Each of these works provides a unique and historical perspective regarding these topics, and they complement each other in tracing deep insight into the nature of leadership, war, and politics.

Affordable Pricing

Classics Press is committed to making classic works more accessible, and that includes reasonable pricing. Individual works are priced at $ 2.99 USD for ebooks and $ 7.99 USD for print books (which includes the same work as a free Kindle ebook). The entire collection Seven Classics on War and Politics is priced at $ 9.99 USD for the ebook and $ 24.99 USD for the paperback book (which includes a free kindle ebook). The price is inclusive of VAT.

/Фрагмент предисловия В. А. Каверина к книге: Ю. Тынянов. Кюхля. Рассказы. М., "Художественная литература", 1973

1

Император Павел дремал у открытого окна. В послеобеденный час, когда пища медленно борется с телом, были запрещены какие-либо беспокойства. Он дремал, сидя на высоком кресле, заставленный сзади и с боков стеклянною ширмою. Павлу Петровичу снился обычный послеобеденный сон. Он сидел в Гатчине, в своем стриженом садике, и округлый купидон в углу смотрел на него, как он обедает с семьей. Потом издали пошел скрип. Он шел по ухабам, однообразно и подпрыгивая. Павел Петрович увидел вдали треуголку, конский скок, оглобли одноколки, пыль. Он спрятался под стол, так как треуголка была - фельдъегерь. За ним скакали из Петербурга. - Nous sommes perdus... [Мы погибли (франц.)] - закричал он хрипло жене из-под стола, чтобы она тоже спряталась. Под столом не хватало воздуха, и скрип уже был там, одноколка оглоблями лезла на него. Фельдъегерь заглянул под стол, нашел там Павла Петровича и сказал ему: - Ваше величество. Ее величество матушка ваша скончалась. Но как только Павел Петрович стал вылезать из-под стола, фельдъегерь щелкнул его по лбу и крикнул: - Караул! Павел Петрович отмахнулся и поймал муху. Так он сидел, выкатив серые глаза в окно Павловского дворца, задыхаясь от пищи и тоски, с жужжащей мухой в руке, и прислушивался. Кто-то кричал под окном "караул".

2

В канцелярии Преображенского полка военный писарь был сослан в Сибирь, по наказании. Новый писарь, молодой еще мальчик, сидел за столом и писал. Его рука дрожала, потому что он запоздал. Нужно было кончить перепиской приказ по полку ровно к шести часам, для того чтобы дежурный адъютант отвез его во дворец, и там адъютант его величества, присоединив приказ к другим таким же, представил императору в девять. Опоздание было преступлением. Полковой писарь встал раньше времени, но испортил приказ и теперь делал другой список. В первом списке сделал он две ошибки: поручика Синюхаева написал умершим, так как Синюхаев шел сразу же после умершего майора Соколова, и допустил нелепое написание: вместо "Подпоручики же Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются" написал: "Подпоручик Киже, Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются". Когда он писал слово "Подпоручики ", вошел офицер, и он вытянулся перед ним, остановясь на к, а потом, сев снова за приказ, напутал и написал: "Подпоручик Киже ". Он знал, что, если к шести часам приказ не поспеет, адъютант крикнет: "взять", и его возьмут. Поэтому рука его не шла, он писал все медленнее и медленнее и вдруг брызнул большую, красивую, как фонтан, кляксу на приказ. Оставалось всего десять минут. Откинувшись назад, писарь посмотрел на часы, как на живого человека, потом пальцами, как бы отделенными от тела и ходившими по своей воле, он стал рыться в бумагах за чистым листом, хотя здесь чистых листов вовсе не было, а они лежали в шкапу, в большом аккурате сложенные в стопку. Но так, уже в отчаянии и только для последнего приличия перед самим собою роясь, он вторично остолбенел. Другая, не менее важная бумага была написана тоже неправильно. Согласно императорского приложения за N 940 о неупотреблении слов в донесениях, следовало не употреблять слова "обозреть", но осмотреть , не употреблять слова "выполнить", но исполнить , не писать "стража", но караул , и ни в коем случае не писать "отряд", но деташемент . Для гражданских установлений было еще прибавлено, чтобы не писать "степень", но класс, и не "общество", но собрание , а вместо "гражданин" употреблять: купец или мещанин . Но это уже было написано мелким почерком, внизу распоряжения N 940, висящего тут же на стене, перед глазами писаря, и этого он не читал, но о словах "обозреть" и прочая он выучил в первый же день и хорошо помнил. В бумаге же, приготовленной для подписания командиру полка и направляемой барону Аракчееву, было написано: Обозрев , по поручению вашего превосходительства, отряды стражи , собственно для несения пригородной при Санктпетербурге и выездной служб назначенные, донесть имею честь, что все сие выполнено ... И это еще не все. Первая строка им же самим давеча переписанного донесения изображена была: Ваше превосходительство Милостивый Государь. Для малого ребенка уже было небезызвестно, что обращение, в одну строку написанное, означало приказание, а в донесениях лица подчиненного, и в особенности такому лицу, как барон Аракчеев, можно было писать только в двух строках: Ваше превосходительство Милостивый Государь, что означало подчинение и вежливость. И если за обозрев и прочая могло быть ему поставлено в вину, что он не заметил и вовремя не обратил внимание, то с Милостивым Государем напутал при переписке именно он сам. И, уж более не сознавая, что делает, писарь сел исправить эту бумагу. Переписывая ее, он мгновенно забыл о приказе, хотя тот был много спешнее. Когда же от адъютанта прибыл за приказом вестовой, писарь посмотрел на часы и на вестового и вдруг протянул ему лист с умершим поручиком Синюхаевым. Потом сел и, все еще дрожа, писал: превосходительства , деташементы , караула .

3

Ровно в девять часов прозвонил во дворце колокольчик, император дернул за шнурок. Адъютант его величества ровно в девять часов вошел с докладом к Павлу Петровичу. Павел Петрович сидел во вчерашнем положении, у окна, заставленный стеклянною ширмою. Между тем он не спал, не дремал, и выражение его лица было также другое. Адъютант знал, как и все во дворце, что император гневен. Но он равным образом знал, что гнев ищет причин, и чем более их находит, тем более воспламеняется. Итак, доклад ни в коем случае не мог быть пропущен. Он вытянулся перед стеклянной ширмой и императорской спиной и отрапортовал. Павел Петрович не повернулся к адъютанту. Он тяжело и редко дышал. Весь вчерашний день не могли доискаться, кто кричал под его окном "караул", и ночью он два раза просыпался в тоске. "Караул" был крик нелепый, и вначале у Павла Петровича был гнев небольшой, как у всякого, кто видит дурной сон и которому помешали досмотреть его до конца. Потому что благополучный конец сна все же означает благополучие. Потом было любопытство: кто и зачем кричал "караул" у самого окна. Но когда во всем дворце, метавшемся в большом страхе, не могли сыскать того человека, гнев стал большой. Дело оборачивалось так: в самом дворце, в послеобеденное время, человек мог причинить беспокойство и остаться неразысканным. Притом же никто не мог знать, с какою целью было крикнуто: "караул". Может быть, это было предостережение раскаявшегося злоумыслителя. Или, может быть, там, в кустах, уже трижды обысканных, сунули человеку глухой кляп в глотку и удушили его. Он точно провалился сквозь землю. Надлежало... Но что надлежало, если тот человек не разыскан. Надлежало увеличить караулы. И не только здесь. Павел Петрович, не оборачиваясь, смотрел на четырехугольные зеленые кусты, такие же почти, как в Трианоне. Они были стриженые. И, однакоже, неизвестно, кто в них был. И, не глядя на адъютанта, он закинул назад правую руку. Адъютант знал, что это означает: во времена большого гнева император не оборачивается. Он ловко всунул в руку приказ по гвардии Преображенскому полку, и Павел Петрович стал внимательно читать. Потом рука опять откинулась назад, а адъютант, изловчившись, без шума поднял перо с рабочего столика, обмакнул в чернильницу, стряхнул и легко положил на руку, замарав себя чернилами. Все у него заняло мгновение. Вскоре подписанный лист полетел в адъютанта. Так адъютант стал подавать листы, и подписанные или просто читанные листы летели один за другим в адъютанта. Он стал уже привыкать к этому делу и надеялся, что так сойдет, когда император соскочил с возвышенного кресла. Маленькими шагами он подбежал к адъютанту. Лицо его было красно, и глаза темны. Он приблизился вплотную и понюхал адъютанта. Так делал император, когда бывал подозрителен. Потом он двумя пальцами крепко ухватил адъютанта за рукав и ущипнул. Адъютант стоял прямо и держал в руке листы. - Службы не знаешь, сударь, - сипло сказал Павел, - сзади заходишь. Он щипнул его еще разок. - Потемкинский дух вышибу, ступай. И адъютант задом удалился в дверь. Как только дверь неслышно затворилась, Павел Петрович быстро размотал шейный платок и стал тихонько раздирать на груди рубашку, рот его перекосился, и губы задрожали. Начинался великий гнев .

4

Приказ по гвардии Преображенскому полку, подписанный императором, был им сердито исправлен. Слова: Подпоручик Киже, Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются император исправил: после первого к вставил преогромный ер , несколько следующих букв похерил и сверху надписал: Подпоручик Киже в караул . Остальное не встретило возражений. Приказ был передан. Когда командир его получил, он долго вспоминал, кто таков подпоручик со странной фамилией Киже. Он тотчас взял список всех офицеров Преображенского полка, но офицер с такой фамилией не значился. Не было его даже и в рядовых списках. Непонятно, что это было такое. Во всем мире понимал это верно один писарь, но его никто не спросил, а он никому не сказал. Однако же приказ императора должен был быть исполнен. И все же он не мог быть исполнен, потому что нигде в полку не было подпоручика Киже. Командир подумал, не обратиться ли к барону Аракчееву. Но тотчас махнул рукой. Барон Аракчеев проживал в Гатчине, да и исход был сомнителен. А как всегда в беде было принято бросаться к родне, то командир быстро счелся родней с адъютантом его величества Саблуковым и поскакал в Павловское. В Павловском было большое смятение, и адъютант сначала вовсе не хотел принять командира. Потом он брезгливо выслушал его и уже хотел сказать ему черта, и без того дел довольно, как вдруг насупился, метнул взгляд на командира, и взгляд этот внезапно изменился: он стал азартным. Адъютант медленно сказал: - Императору не доносить. Считать подпоручика Киже в живых. Назначить в караул. Не глядя на обмякшего командира, он бросил его на произвол судеб, подтянулся и зашагал прочь.

«Подпоручик Киже»

Рассказ Ю.Н. Тынянова «Подпоручик Киже» начинается как веселый анекдот: по ошибке в приказе появилось новое лицо - подпоручик Киже, которого на самом деле в Преображенском полку вовсе не было. Император велел назначить его в караул, а потом - сослать в Сибирь. Синюхаева же тоже случайно посчитали в приказе мертвым и по службе выбывшим. Ю.Н. Тынянов с иронией пишет о его поведении после прочтения приказа: «Он ни разу не подумал, что в приказе ошибка. Напротив, ему показалось, что он по ошибке, по оплошности жив.

Писатель гневно бичует желание слепо повиноваться приказу, показывает, как самая откровенная чушь, обретая форму документа, наделяется силой закона.

Большое внимание уделяет Ю.Н. Тынянов в рассказе раскрытию роли императора в создании этой системы беспрекословного, бездумного подчинения самому нелепому приказу. Государь погружен в свой мир, где амуры и химеры, а также роскошные подарки Людвига XVI и Марии Антуанетты становятся ему ближе руководства войсками.

С особым вниманием описывает Ю.Н. Тынянов «великий гнев» императора, от которого «рушились палки на целые полки, темною ночью при свете факелом рубили кому-то голову на Дону, маршировали пешком в Сибирь случайные солдаты, писаря, поручики, генералы и генерал-губернаторы».

Одержимый в создании материальных символов власти и богатства, Павел Петрович возненавидел мать, которую воспринимал как похитительницу всего того, что принадлежало ему по праву. Ю.Н. Тынянов показывает, как усугубляется душевный кризис императора, усиливается его страх потерять власть.

На примере описания дня поручика Синюхаева мы видим, что офицерство в полку живет однообразной, бесцельной жизнью: карты, курение. Лишь осмотр амуниции был важен для того, чтобы умело создавать видимость военной выправки. Самыми нужными вещами для офицера являются щипцы для завивки да с баночка с пудрой. Не менее театрально выглядят и фрейлины при дворе Павла Петровича: они одеты пастушками, им даны новые благозвучные имена и сделаны однообразные кудрявые прически.

Дальнейшая судьба подпоручика Киже развивается в традициях Салтыкова-Щедрина: все понимают, что никакого подпоручика нет, но, соблюдая устав, сопровождают его в ссылку. Подобный случай является, бесспорно, дискредитацией государственной власти.

Будучи единственным законным самодержцем, Павел ощущает вокруг себя измену и пустоту, напоминая пловца, «воздымающего среди ярых волн пустые руки».

Тынянов шаг за шагом показывает, как император тщетно ищет опору, пытаясь опереться на образ мертвого отца, ждет любви и внимания.

Своеобразным двойником императора в рассказе можно считать барона Аракчеева, который сначала приказывал бить садовую девочку розгами за то, что та плохо вымела дорожки, а потом жалел и выдавал пятачок.

Курносость императора, глаза Аракчеева неопределенного цвета - все это признаки вырождения. Бездумные приказы императора приводят к тому, что живого поручика Синюхаева выгоняют как мертвого, а Киже возвращают из ссылки. Деятельного Суворова Павел Первый недолюбливает, зато Киже, который за всю жизнь ни о чем не попросил, получает все время царские милости.

За внешним комедийным сюжетом произведения вырисовывается реальная эпоха правления Павла Первого. Всю ткань произведения пронизывают образы мнимости и пустоты. Неслучайно автор упоминает о том, что император не знал тайну своего рождения.

Император Павел дремал у открытого окна. В послеобеденный час, когда пища медленно борется с телом, были запрещены какие-либо беспокойства. Он дремал, сидя на высоком кресле, заставленный сзади и с боков стеклянною ширмою. Павлу Петровичу снился обычный послеобеденный сон.

Он сидел в Гатчине, в своем стриженом садике, и округлый купидон в углу смотрел на него, как он обедает с семьей. Потом издали пошел скрип. Он шел по ухабам, однообразно и подпрыгивая. Павел Петрович увидел вдали треуголку, конский скок, оглобли одноколки, пыль. Он спрятался под стол, так как треуголка была – фельдъегерь. За ним скакали из Петербурга.

– Nous sommes perdus… – закричал он хрипло жене из-под стола, чтобы она тоже спряталась.

Под столом не хватало воздуха, и скрип уже был там, одноколка оглоблями лезла на него.

Фельдъегерь заглянул под стол, нашел там Павла Петровича и сказал ему:

– Ваше величество. Ее величество матушка ваша скончалась.

Но как только Павел Петрович стал вылезать из-под стола, фельдъегерь щелкнул его по лбу и крикнул:

– Караул!

Павел Петрович отмахнулся и поймал муху.

Так он сидел, выкатив серые глаза в окно Павловского дворца, задыхаясь от пищи и тоски, с жужжащей мухой в руке, и прислушивался.

Кто-то кричал под окном «караул».

2

В канцелярии Преображенского полка военный писарь был сослан в Сибирь, по наказании.

Новый писарь, молодой еще мальчик, сидел за столом и писал. Его рука дрожала, потому что он запоздал.

Нужно было кончить перепиской приказ по полку ровно к шести часам, для того чтобы дежурный адъютант отвез его во дворец, и там адъютант его величества, присоединив приказ к другим таким же, представил императору в девять. Опоздание было преступлением. Полковой писарь встал раньше времени, но испортил приказ и теперь делал другой список. В первом списке сделал он две ошибки: поручика Синюхаева написал умершим, так как Синюхаев шел сразу же после умершего майора Соколова, и допустил нелепое написание: вместо «Подпоручики же Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются» написал: «Подпоручик Киже, Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются». Когда он писал слово «Подпоручики», вошел офицер, и он вытянулся перед ним, остановясь на к, а потом, сев снова за приказ, напутал и написал: «Подпоручик Киже».

Он знал, что, если к шести часам приказ не поспеет, адъютант крикнет: «взять», и его возьмут. Поэтому рука его не шла, он писал все медленнее и медленнее и вдруг брызнул большую, красивую, как фонтан, кляксу на приказ.

Оставалось всего десять минут.

Откинувшись назад, писарь посмотрел на часы, как на живого человека, потом пальцами, как бы отделенными от тела и ходившими по своей воле, он стал рыться в бумагах за чистым листом, хотя здесь чистых листов вовсе не было, а они лежали в шкапу, в большом аккурате сложенные в стопку.

Но так, уже в отчаянии и только для последнего приличия перед самим собою роясь, он вторично остолбенел.

Другая, не менее важная бумага была написана тоже неправильно.

Согласно императорского приложения за N 940 о неупотреблении слов в донесениях, следовало не употреблять слова «обозреть», но осмотреть, не употреблять слова «выполнить», но исполнить, не писать «стража», но караул, и ни в коем случае не писать «отряд», но деташемент.

Для гражданских установлений было еще прибавлено, чтобы не писать «степень», но класс, и не «общество», но собрание, а вместо «гражданин» употреблять: купец или мещанин.

Но это уже было написано мелким почерком, внизу распоряжения N940, висящего тут же на стене, перед глазами писаря, и этого он не читал, но о словах «обозреть» и прочая он выучил в первый же день и хорошо помнил.

В бумаге же, приготовленной для подписания командиру полка и направляемой барону Аракчееву, было написано:

Обозрев, по поручению вашего превосходительства, отряды стражи, собственно для несения пригородной при Санкт-Петербурге и выездной служб назначенные, донесть имею честь, что все сие выполнено …

И это еще не все.

Первая строка им же самим давеча переписанного донесения изображена была:

Ваше превосходительство Милостивый Государь.

Для малого ребенка уже было небезызвестно, что обращение, в одну строку написанное, означало приказание, а в донесениях лица подчиненного, и в особенности такому лицу, как барон Аракчеев, можно было писать только в двух строках:

Ваше Превосходительство

Милостивый Государь,

что означало подчинение и вежливость.

И если за обозрев и прочая могло быть ему поставлено в вину, что он не заметил и вовремя не обратил внимание, то с Милостивым Государем напутал при переписке именно он сам.

И, уж более не сознавая, что делает, писарь сел исправить эту бумагу. Переписывая ее, он мгновенно забыл о приказе, хотя тот был много спешнее.

Когда же от адъютанта прибыл за приказом вестовой, писарь посмотрел на часы и на вестового и вдруг протянул ему лист с умершим поручиком Синюхаевым.

Потом сел и, все еще дрожа, писал: превосходительства, деташементы, караула.

3

Ровно в девять часов прозвонил во дворце колокольчик, император дернул за шнурок. Адъютант его величества ровно в девять часов вошел с докладом к Павлу Петровичу. Павел Петрович сидел во вчерашнем положении, у окна, заставленный стеклянною ширмою.

Между тем он не спал, не дремал, и выражение его лица было также другое.

Адъютант знал, как и все во дворце, что император гневен. Но он равным образом знал, что гнев ищет причин, и чем более их находит, тем более воспламеняется. Итак, доклад ни в коем случае не мог быть пропущен.

Юрий Тынянов

Подпоручик Киже

Император Павел дремал у открытого окна. В послеобеденный час, когда пища медленно борется с телом, были запрещены какие-либо беспокойства. Он дремал, сидя на высоком кресле, заставленный сзади и с боков стеклянною ширмою. Павлу Петровичу снился обычный послеобеденный сон.

Он сидел в Гатчине, в своем стриженом садике, и округлый купидон в углу смотрел на него, как он обедает с семьей. Потом издали пошел скрип. Он шел по ухабам, однообразно и подпрыгивая. Павел Петрович увидел вдали треуголку, конский скок, оглобли одноколки, пыль. Он спрятался под стол, так как треуголка была – фельдъегерь. За ним скакали из Петербурга.

– Nous sommes perdus… – закричал он хрипло жене из-под стола, чтобы она тоже спряталась.

Под столом не хватало воздуха, и скрип уже был там, одноколка оглоблями лезла на него.

Фельдъегерь заглянул под стол, нашел там Павла Петровича и сказал ему:

– Ваше величество. Ее величество матушка ваша скончалась.

Но как только Павел Петрович стал вылезать из-под стола, фельдъегерь щелкнул его по лбу и крикнул:

– Караул!

Павел Петрович отмахнулся и поймал муху.

Так он сидел, выкатив серые глаза в окно Павловского дворца, задыхаясь от пищи и тоски, с жужжащей мухой в руке, и прислушивался.

Кто-то кричал под окном «караул».

В канцелярии Преображенского полка военный писарь был сослан в Сибирь, по наказании.

Новый писарь, молодой еще мальчик, сидел за столом и писал. Его рука дрожала, потому что он запоздал.

Нужно было кончить перепиской приказ по полку ровно к шести часам, для того чтобы дежурный адъютант отвез его во дворец, и там адъютант его величества, присоединив приказ к другим таким же, представил императору в девять. Опоздание было преступлением. Полковой писарь встал раньше времени, но испортил приказ и теперь делал другой список. В первом списке сделал он две ошибки: поручика Синюхаева написал умершим, так как Синюхаев шел сразу же после умершего майора Соколова, и допустил нелепое написание: вместо «Подпоручики же Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются» написал: «Подпоручик Киже, Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются». Когда он писал слово «Подпоручики», вошел офицер, и он вытянулся перед ним, остановясь на к, а потом, сев снова за приказ, напутал и написал: «Подпоручик Киже».

Он знал, что, если к шести часам приказ не поспеет, адъютант крикнет: «взять», и его возьмут. Поэтому рука его не шла, он писал все медленнее и медленнее и вдруг брызнул большую, красивую, как фонтан, кляксу на приказ.

Оставалось всего десять минут.

Откинувшись назад, писарь посмотрел на часы, как на живого человека, потом пальцами, как бы отделенными от тела и ходившими по своей воле, он стал рыться в бумагах за чистым листом, хотя здесь чистых листов вовсе не было, а они лежали в шкапу, в большом аккурате сложенные в стопку.

Но так, уже в отчаянии и только для последнего приличия перед самим собою роясь, он вторично остолбенел.

Другая, не менее важная бумага была написана тоже неправильно.

Согласно императорского приложения за N 940 о неупотреблении слов в донесениях, следовало не употреблять слова «обозреть», но осмотреть, не употреблять слова «выполнить», но исполнить, не писать «стража», но караул, и ни в коем случае не писать «отряд», но деташемент.

Для гражданских установлений было еще прибавлено, чтобы не писать «степень», но класс, и не «общество», но собрание, а вместо «гражданин» употреблять: купец или мещанин.

Но это уже было написано мелким почерком, внизу распоряжения N940, висящего тут же на стене, перед глазами писаря, и этого он не читал, но о словах «обозреть» и прочая он выучил в первый же день и хорошо помнил.

В бумаге же, приготовленной для подписания командиру полка и направляемой барону Аракчееву, было написано:

Обозрев, по поручению вашего превосходительства, отряды стражи, собственно для несения пригородной при Санкт-Петербурге и выездной служб назначенные, донесть имею честь, что все сие выполнено …

И это еще не все.

Первая строка им же самим давеча переписанного донесения изображена была:

Ваше превосходительство Милостивый Государь.

Для малого ребенка уже было небезызвестно, что обращение, в одну строку написанное, означало приказание, а в донесениях лица подчиненного, и в особенности такому лицу, как барон Аракчеев, можно было писать только в двух строках:

Ваше Превосходительство

Милостивый Государь,

что означало подчинение и вежливость.

И если за обозрев и прочая могло быть ему поставлено в вину, что он не заметил и вовремя не обратил внимание, то с Милостивым Государем напутал при переписке именно он сам.

И, уж более не сознавая, что делает, писарь сел исправить эту бумагу. Переписывая ее, он мгновенно забыл о приказе, хотя тот был много спешнее.

Когда же от адъютанта прибыл за приказом вестовой, писарь посмотрел на часы и на вестового и вдруг протянул ему лист с умершим поручиком Синюхаевым.

Потом сел и, все еще дрожа, писал: превосходительства, деташементы, караула.

Ровно в девять часов прозвонил во дворце колокольчик, император дернул за шнурок. Адъютант его величества ровно в девять часов вошел с докладом к Павлу Петровичу. Павел Петрович сидел во вчерашнем положении, у окна, заставленный стеклянною ширмою.

Между тем он не спал, не дремал, и выражение его лица было также другое.

Адъютант знал, как и все во дворце, что император гневен. Но он равным образом знал, что гнев ищет причин, и чем более их находит, тем более воспламеняется. Итак, доклад ни в коем случае не мог быть пропущен.

Он вытянулся перед стеклянной ширмой и императорской спиной и отрапортовал.

Павел Петрович не повернулся к адъютанту. Он тяжело и редко дышал.

Весь вчерашний день не могли доискаться, кто кричал под его окном «караул», и ночью он два раза просыпался в тоске.

«Караул» был крик нелепый, и вначале у Павла Петровича был гнев небольшой, как у всякого, кто видит дурной сон и которому помешали досмотреть его до конца. Потому что благополучный конец сна все же означает благополучие. Потом было любопытство: кто и зачем кричал «караул» у самого окна. Но когда во всем дворце, метавшемся в большом страхе, не могли сыскать того человека, гнев стал большой. Дело оборачивалось так: в самом дворце, в послеобеденное время, человек мог причинить беспокойство и остаться неразысканным. Притом же никто не мог знать, с какою целью было крикнуто: «караул». Может быть, это было предостережение раскаявшегося злоумыслителя.

Или, может быть, там, в кустах, уже трижды обысканных, сунули человеку глухой кляп в глотку и удушили его. Он точно провалился сквозь землю.

Надлежало… Но что надлежало, если тот человек не разыскан.

Надлежало увеличить караулы. И не только здесь.

Павел Петрович, не оборачиваясь, смотрел на четырехугольные зеленые кусты, такие же почти, как в Трианоне. Они были стриженые. И, однако же, неизвестно, кто в них был.

И, не глядя на адъютанта, он закинул назад правую руку. Адъютант знал, что это означает: во времена большого гнева император не оборачивается. Он ловко всунул в руку приказ по гвардии Преображенскому полку, и Павел Петрович стал внимательно читать. Потом рука опять откинулась назад, а адъютант, изловчившись, без шума поднял перо с рабочего столика, обмакнул в чернильницу, стряхнул и легко положил на руку, замарав себя чернилами. Все у него заняло мгновение. Вскоре подписанный лист полетел в адъютанта. Так адъютант стал подавать листы, и подписанные или просто читанные листы летели один за другим в адъютанта. Он стал уже привыкать к этому делу и надеялся, что так сойдет, когда император соскочил с возвышенного кресла.

Маленькими шагами он подбежал к адъютанту. Лицо его было красно, и глаза темны.

Он приблизился вплотную и понюхал адъютанта. Так делал император, когда бывал подозрителен. Потом он двумя пальцами крепко ухватил адъютанта за рукав и ущипнул.

Адъютант стоял прямо и держал в руке листы.

– Службы не знаешь, сударь, – сипло сказал Павел, – сзади заходишь.

Он щипнул его еще разок.

– Потемкинский дух вышибу, ступай.

И адъютант задом удалился в дверь.

Как только дверь неслышно затворилась, Павел Петрович быстро размотал шейный платок и стал тихонько раздирать на груди рубашку, рот его перекосился, и губы задрожали.

Начинался великий гнев.

Приказ по гвардии Преображенскому полку, подписанный императором, был им сердито исправлен. Слова: Подпоручик Киже, Стивен, Рыбин и Азанчеев назначаются император исправил: после первого к вставил преогромный ер, несколько следующих букв похерил и сверху надписал: Подпоручик Киже в караул. Остальное не встретило возражений. Приказ был передан.